«Плем'я»: Мирослав Слабошпицький відстоює первинність свого бачення
24.12.2014
Олег Сулькин, golos-ameriki.ru
На прошлой неделе украинский фильм «Племя» (The Tribe) получил европейского «Оскара» в категории «Открытие года». Престижная премия Европейской киноакадемии – далеко не первая в списке наград фильма, ставшего полнометражным игровым дебютом для режиссера Мирослава Слабошпицкого. Призов у картины уже больше тридцати, причем первые три были присуждены в мае, когда состоялась мировая премьера в Канне.
Новичка Сергея, прибывшего в интернат для глухих детей, вожаки банды подростков немедленно вовлекают в преступную деятельность, включающую грабежи и сутенерство – интернатских девчонок они возят на стоянку к дальнобойщикам. Кинокритики мировых СМИ не скупятся на восторги. Брутальный и честный фильм о неприкаянных тинейджерах, живущих в интернате, называют «завораживающим», «шоковым», «гипнотическим», отмечая новаторство киноязыка – в фильме нет диалогов, герои общаются с помощью языка жестов.
Мирослав Слабошпицкий родился в Киеве в 1974 году. Окончил Киевский университет им. Карпенко-Карого по специальности «режиссер кино и ТВ». Снял несколько короткометражных фильмов, удостоенных многих призов на международных кинофестивалях.
Корреспондент Русской службы «Голоса Америки» позвонил Мирославу Слабошпицкому в Киев, попросив ответить на ряд вопросов.
Олег Сулькин: Я видел «Племя» еще в сентябре в Торонто, но до сих пор нахожусь под сильным впечатлением. Для дебютанта это чрезвычайно уверенная и зрелая работа.
Мирослав Слабошпицкий: Спасибо большое.
О.С.: Знаю, что вы уже давно подступались к фильму о глухих, но что-то произошло, и вам снять его тогда не удалось. Что произошло?
М.С.: Мне хотелось снять современный немой фильм, где актеры общаются языком жестов. Многие звезды периода немого кино вышли из пантомимы. Когда ты не понимаешь «дословно» языка жестов, то кажется, что люди общаются напрямую эмоциями, чувствами. Это завораживает. Что касается сценария, то я над ним работал, взяв за основу повесть о слепоглухонемых. Но один режиссер старшего поколения, использовав административный ресурс, забрал у меня сценарий, снял свою картину, которая, впрочем, не имела ни успеха, ни фестивальной судьбы. Я же снял тем временем короткометражный фильм «Глухота», бюджет которого составлял около 300 долларов. Фильм показали в Берлине, на ряде других фестивалей. Благодаря ему я в 2011 году получил первые деньги на полнометражный фильм от фонда Хуберта Балса, основателя Роттердамского фестиваля.
О.С.: Жестокие интернатские нравы, ночная криминальная жизнь стаи подростков – откуда у вас знание этих реалий?
М.С.: Забавно, что снимали этот интернат мы в школе, где я сам учился. Но это обычная школа, не интернат. Безусловно, я не все видел своими глазами. В такой последовательности эти события не происходили в реальности. Но все эти истории были либо из моего опыта, либо были мне рассказаны. Что-то я узнал, когда короткое время работал репортером криминальной хроники.
О.С.: Не может не шокировать сцена подпольного аборта. Хочется отвести глаза от экрана.
М.С.: Некоторые зрительницы выбегали из зала на этой сцене, падали в обморок.
О.С.: Вам не кажется, что вы отпугиваете часть зрителей такой натуралистичностью?
М.С.: В процентном отношении в нашей картине насилия, наверное, меньше, чем в мультике «Том и Джерри». Но картина наша реалистична, и насилие в ней не носит условный, карнавальный характер. Что касается сцены аборта, то мне слушать причитания о шоке и натурализме даже несколько забавно. Мы же не ужасаемся, когда иллюзионист на сцене распиливает женщину. То, как мы снимали аборт, – чистейшей воды иллюзия. Тотальная имитация, которая была тщательно подготовлена. А о деталях мне рассказала женщина, которой делали подпольный аборт примерно в таких же условиях, как показано в нашем фильме.
О.С.: Любопытно, что через 15-20 минут просмотра ловишь себя на мысли, что не замечаешь отсутствия звука. Язык жестов понятен, действие увлекает.
М.С.: Мы сделали перерыв, сняв 44 минуты фильма. Ждали зимнюю натуру, снег. Я тогда посмотрел отснятый материал и испытал примерно то же, что и вы. Но в отличие от вас я это написал и снял. И вот меня тоже фильм втянул и заворожил.
О.С.: Вы видели французский фильм «Артист», где блестяще обыгрывается немая природа раннего периода кино? Может, он стал импульсом для вас?
М.С.: Для меня импульсом стало получение денег на фильм (смеется). «Артист» – чудесный фильм, он также для нас важен, как, например, «Табу» Гомеса. Стилизации под немое кино выходят практически ежегодно. Но я спрашивал ребят из Variety, Hollywood Reporter, Screen International, которые меня интервьюировали: делал ли кто-то что-то подобное нашему фильму? Получается, что нет, не делал. И пока никто меня не опроверг.
О.С.: А вы видели «Барабаниаду» Сергея Овчарова?
М.С.: Кажется, нет, хотя имею честь быть знакомым с оператором этого фильма Александром Устиновым. А что там?
О.С.: Это, на мой взгляд, выдающийся фильм без диалогов, который можно считать по пластике, языку, эксцентрике предтечей вашей картины.
М.С.: Если вы возьмете турецкий «Мед», победивший в Берлине (в 1910 году. – О.С.), то все его диалоги уместятся на одной странице. Вообще, в артхаусном кино мало говорят. Любой может нарисовать черный квадрат, и вы, и я, правда же? Но наш фильм отличает кристальная чистота и первичность концепта.
О.С.: Безусловно. Извините, что давлю на мозоль, – вы огорчены, что вашу картину Украина не выдвинула на «Оскара» (выдвинут фильм «Поводырь» режиссера Олеся Санина. – О.С.)?
М.С.: Огорчения нет, а есть ярость до белых глаз. Хочется употребить английское слово на букву f. Вы же знаете, «Племя» продано в США. Я был на AFI Fest Fest (фестиваль, ежегодно проводимый Американским киноинститутом в Лос-Анджелесе. – О.С.), получил там приз. У меня уже пять американских призов. Я лечу в Санденс. В Палм-Спрингс фильм покажут. Всякий раз, получая приз в Штатах, я испытываю радость, которая сменяется горечью. Ведь у меня же фактическая идет оскаровская кампания. Да, она могла бы быть, если бы не кучка коррумпированных негодяев, которая лишила меня этого. Я надеюсь, когда-нибудь, когда в Украине все успокоится, их дети будут менять фамилии от стыда за содеянное родителями.
О.С.: Сильно сказано. Мирослав, вам недавно исполнилось сорок лет. На пятом десятке вы ощущаете начало нового этапа вашей жизни?
М.С.: Сорок лет звучит ничего, на пятом десятке – похуже (смеется). Есть такое суеверие, что нельзя праздновать сорокалетие. В тот день я получал награду Британского киноинститута, приз Сазерлэнд за лучший дебют. Мне уже не двадцать лет, и мне труднее переносить трансатлантические перелеты. Мне говорят: ты зазвездил. Ничего подобного, отвечаю, я всегда был о себе высокого мнения. Так что у меня двоякое ощущение по поводу возраста.
О.С.: Я узнал, что уже работаете над новым фильмом – о Чернобыле...
М.С.: Да, уже идет работа над сценарием, но сложно сосредоточиться, поскольку я очень занят продвижением этой картины. Я когда-то, году в 97-м, работал в пресс-службе министерства по чрезвычайным ситуациям, и как журналист изъездил, излетал, исползал всю чернобыльскую зону. Был внутри четвертого блока. Я всегда хотел сделать об этом картину. Фильм будет не о катастрофе. О зоне сегодня, о жизни людей, которые туда приезжают и работают вахтовым методом, об их быте, чувствах.
О.С.: Ваше отношение к происходящему в Украине?
М.С.: Отношение однозначное – я осуждаю российскую агрессию. Некоторые мои коллеги по институту находятся в зоне боевых действий. Они там снимают, и можно ожидать появления сразу нескольких интересных документальных фильмов. Я не снимаю кино о войне, потому что ее совсем не знаю. Снимаю то, что знаю, в общем, делаю свое дело.